СТИХИ ПОЭТОВ МИФИ

Я дельвиговский пламенный амур
Кровавый, каннибальский, сладострастный.
В моем венке костров осенних астры
И мантия моя из волчих шкур.

В любимом чено-огненном трико
Я выхожу на сцену Арлекином,
И пламя загорается легко,
Когда я стрелы из колчана выну.

Но я играю жалкого паяца.
Мой крест и боль - крушить, сжигать и плавить,
На собственном пожарище кривляться
И красоту любя, уродство славить.

Я вечный Жид - скиталец обреченный.
И дома нет и не дано покоя.
Но, Боже, кто б мой лоб разгоряченный
Погладил бы прохладною рукою.

Там, где город этот бледный
Раскололся на куски,
Там, где всадник этот медный
Зеленеет от тоски,
Где кончается Россия,
Где холодные моря,
Не крестила Византия
Православного царя.
Там, где шпиль Адмиралтейства
Веселей, чем свет лампад,
Ни шедевров, ни злодейства
Не творили наугад.
Есть величие и слава,
Только хочется любви -
Реставрирует держава
Церковь Спаса на Крови.

Это - горе... Клекот вербный
Над нагой еще землею.
Я не знаю моей веры,
А Руси моей - тем боле...

Я чужая перед храмом,
Я войти в него не смею!
Что наделала ты, мама:
Я молиться не умею...

...Только крик и крик вороний,
Крик кладбищенский, паскудный
Над взлетающей Москвою,
Над душой моей приблудной...

А колокол молчал, и дверь закрыли.
И тихие шаги по снежной пыли
Не нарушали твой морозный сон...
И мы пошли по этому покою,
И мы пошли туда, где над рекою
Храм Вознесенья в небо вознесен.
И, утомлен морозом и Москвою,
Прощальный свет висел над головою
И, осыпаясь, падал на снега...
И над рекою, над крутым обрывом
Я вдруг застыл в неведеньи счастливом,
Забыв, что есть другие берега...
Забыв про то, что я лежу убитый...
Забыв про храм, и так уже забытый,
Где сам Господь когда-то обвенчал
Тебя и вешний день, меня и зиму,-
И купола опять поплыли мимо.
Храня в себе начало всех начал...

А колокол по-прежнему молчал.

Здесь ласточки и трясогузки
Махали длинными хвостами.
И воздух вышили, как блузку,
Тончайшей гладью и крестами.

Сквозь перекладины забора,
Со лба не убирая пряди,
Глядит смородина с укором,
Как на запачканую скатерть,

И слепнет. С ленью нету сладу,
Как будто ломота в суставах.
А влюбчивые лягушата
Расквакались во всех канавах.

И немощный старик-шиповник
Губами скомкаными шепчет-
Так, забываясь, мрачный дворник
Бормочет, будто ищет жемчуг.

И даже к сердцу иноверца
Пристанут липкие, как глина,
Горчичное сухое тельце
Осы и темный зуд осиный.

Вот это-остров, остров моих снов,
Одной моей фантазии подвластный.
Ни МВД и ни Госбезопасность
Да не наложат лапу на него.

А днем я хуже самой злой пантеры,
Живя в одном прыжке, в одном рывке,
Живя расчетливо, без чувств, без слез, без веры.
Я не люблю людей: не те они, не те!..

Лишь ночью все исправится. Воскреснет
Другая жизнь - а с ней другая я.
Все с каждой ночью чище и чудесней.
Зачем мне день? - Есть полночь у меня.

Ноябрь. Подрагивают веки.
Легко и смертно наяву.
О, в коем доведется веке
Еще мне вымолвить: живу.

Живу затем, чтоб, с веком ссорясь,
Как ересь слышать тот язык,
Чей труд безвременен, как совесть,
Чей смысл безгрешен и велик.

Живу затем, чтоб, в нем освоясь,
Всей страстью, набело, на снег
Писать единственную повесть,
Как всякий сущий человек.

Писать ее без подоплеки,
На пересуды не косясь,
Ложась стихами в годы, в строки,
Как снег на вымерзшую грязь.

И злато, и рухлядь сбирает жулье,
И с ним мы пока землю делим.
Но то, что украл ты, - совсем не твое,
Твое - только то, что ты сделал.

Сюда добралась лишь рука с топором,
А царь доползет лишь столетье потом.
Да, наши суровы скиты, но зато
Твое - только то, что ты сделал.

Фундамент ли класть иль точить долото -
Все это закладка для новых скитов.
Пусть крепче встает на Руси на святой
Твое - только то, что ты сделал.

Сообразно Гомеру, чей список в глобальную разность
Не подставить, надежды немного нелепо питать.
Тщетно - думать, с поправкой на тленность и клопообразность.
Тщетно - думать. Гораздо полезнее - книжки читать.
И в спокойствие поз, обрамленных помпезностью кресел,
Каждый верит. Настолько, насколько он бредить горазд.
Глупо - верить. Намного умней - говорить о прогрессе.
И Господь нас услышит. Он слушает нас всякий раз.
Мы всем миром, мы всей голубятней своей, подворотней,
Мы прорвемся... конечно... и делаем это уже.
Скучно - жить. Тыкать мельницы пикой - куда благородней.
А еще благороднее - потолковать о душе.
Чтоб избрать, наконец-то, дорогу, достойную Рима.
Непременно вериги принять и отринуть кошель,
Оттерев себе лоб от копченного черного грима,
Поглазеть на пустой Колизеум сквозь узкую щель.
Вот тогда ощутимее станет беспочвенность страха.
И опять же - проснется уверенность в разных вещах.
Прозвучат благородные залпы над родственным прахом,
Выражая надежду на мясо в сегодняшних щах.
Разменяв новым праздником вечные колеры буден,
Мы прорвемся, знамена притом сохранив и мотню.
Время строить, коптить, веселиться, блевать - это будет,
Сообразно царю Соломону и нашему дню.

Ни за что не поверю, что Вы продаете чулки!
Вам - хлеба выпекать: до того у Вас мягкие руки...
Уплываю в ладонях медлительной теплой реки -
Так плывут облака или слова овальные звуки.

Вянут нити пространства, как олово или смола...
Оплывают угды, округляются контуры спальни...
Вдруг включилась луна - разлилась по квадрату стола
И вонзила звезду в ободок на граненом стакане.

Встал и выпил водц, обжигая язык и гортань,
Закурил "Беломор", примерзая подошвами к полу...
Центр тяжести ночи алеет у самого рта,
Центр тяжести мук от ребра поднимается к горлу.

Я бы мог Вас любить! И еще - я бы мог Вас любить!..
За моею спиной в пустоте шелестит одеяло.
Кто-то всплыл над землей и пытается ночь ослепить -
Давит пальцем луну, чтоб она ему спать не мешала.

Не будите меня, не давайте мне рук целовать,
Занавесьте луну, зачеркните все окна и двери!
Чей то голос бубнит: "Наша жизнь - простыня и кровать" -
Я не верю ему.

Я теперь никогда не поверю.